Лаврененко

Далее привожу записки моего брата Жени, дополненные мной.

Мой дед по материнской линии Сергей Григорьевич Лаврененко был наполовину украинец – Григорию Ефимовичу Лаврененко, женившемуся на моей прабабке Сизовой, родственнице или даже дочери офицера Сизова, прославившегося при обороне Севастополя. Говорят, что она приехала к нему, сорокалетнему прокурору в Черниговской(?) губернии, совсем девочкой в экипаже, наполненном куклами (ей было 14-15 лет).

Из этой линии писательница Сизова, которую я видел один раз уже весьма почтенной. Не знаю ее произведений, кажется у нее есть роман о Лермонтове.

Был еще композитор Сизов, которого также видел в 40-х годах еще в доме на Ново-Конюшенном переулке.

Григорий Ефимович был губернским прокурором. Его родители: Ефим Лаврененко и мать Домна Васильевна. Григорий Ефимович имел отличие от правительства, а также имение в Керчи и виллу в мавританском стиле с садом в Алуште (в Каране), в одном из имений – деревне Васьковичи около г. Почепа, по-моему, родились все мои тетки, единственный дядя и мама – Мария Сергеевна Лаврененко. Имение и дом были небольшие, но на жизнь, довольно скромную, хватало (несколько сотен десятин земли). Кроме того прадеду принадлежало имение в деревне Евстажино.

По расказам матери в Васьковичах жили потомственные дворяне – два брат и сестра Коптевы, имевшие свой родовой герб, но из-за пьянства опустившиеся до состояния нищих крестьян, ходивших в лаптях, сморкавшихся пальцами и т.п. Дети их, однако, учились в кадетском корпусе на государственном коште.

Старший брат Коптевых был генералом и жил в Петербурге.

Сергей Григорьевич Лаврененко, мой дед, унаследовал имение в Васьковичах. Он имел агрономическое образование и только личное дворянство (по словам И.И. Мещанинова), занимался хозяйством в Васьковичах. Имение было небогатым с одноэтажным барским домом.

Зато бабка – Анна Федоровна Лаврененко, урожденная Делярю (Де-Ля-Рю) была потомственной дворянкой из обедневшего, но почтенного дворянского рода.

По непроверенному преданию в России этот род начался с маркиза Де Лярю, бежавшего из Франции от Французской революции и поселившегося в Казани. Какие-то основания для этого есть, т.к. Михаил Данилович Делярю учился в седьмом классе (седьмой набор) в Царскосельском лицее, из чего можно заключить, что его отец, о котором я ровным счетом ничего не знаю (хот я в казанских архивах, возможно, кое что можно найти).

Д. Делярю был человеком знатным и богатым в России начала XIX века, т.к. его сын был принят в самое привилегированное учебное заведение, каким был Царскосельский лицей. М. Делярю (мой прапрадед), был младшим современником Пушкина, был хорошо с ним знаком, прежде всего как друг Дельвига. О М. Делярю, который был поэтом и переводчиком (М.Делярю принадлежит перевод «Слова о полку Игореве») см. Энциклопедию Брокгауза и Эфрона, а также книгу «Окружение Пушкина», сборники стихов «Северные цветы» и другие издания. Он за перевод стихотворения В. Гюго, в котором были строки: «дарю тебе и скипетр и трон» - поплатился ссылкой в Одессу по распоряжению Николая I. Там он работал инспектором в Ришельевском лицее и умер в середине, кажется 50-х годов.

Михаил Федорович Делярю (брат Анны Федоровны)

Его сын – Федор Михайлович Делярю, отец моей бабки по матери, был филологом, во всяком случае я приобрел написанную им книгу «Поэзия древних индусов», изданную в ...........Он знал несколько иностранных языков, много пил и исчез из семьи. После этого моя прабабка Вера Александровна Городецкая с тремя детьми: Екатериной Федоровной, Анной Федоровной и Михаилом Федоровичем (старший) – вышла замуж за Сергея Дмитриевича Чернова, брата Марии Дмитриевны Черновой, матери академика И.И. Мещанинова. В это время они жили в Крыму, в Симферополе, Ялте и Алуште. С.Д. Чернов был хорошо известен в Крыму как меценат и высокообразованный челеовек (у него бывали Умов, Айвазовский, Чехов и другие, составлявшие цвет тогдашнего общества).

Кстати, о Черновых. Черновы – богатые купцы в Елабуге. Эта фамилия там хорошо известна краеведам.

Сергей Григорьевич во время Октябрьской революции и вскоре после нее работал на железных дорогах, служил в 1 конной армии ремантером (отборщиком лошадей, в которых он знал толк). Это сыграло благоприятную, если не спасительную роль в судьбе матери, т.к. она смогла, предъявляя справки о службе ее отца в Красной армии при многочисленных чистках окончить химфак МГУ. Кстати она училась и дружила с дочерью Менжинского Катей, которая помогала многим студентам из «бывших». Мне помнится ее рассказ о том, как во время чистки приехал в университет уполномоченный ОГПУ, грубый и невежественный, от которого многие студенты выходили в слезах. Настала очередь дочери Менжинского. То ли он не обратил внимания на ее фамилию, то ли не связал ее фамилию с именем руководителя ОГПУ….

Мария Сергеевна Лаврененко (Пузицкая)

Маруся

Воспоминания Анны Сергеевны Лаврененко

В конце июля 1902 года молоденькой Васьковской барыне Анне Федоровне Лаврененко привиделась во сне икона Иверской Божьей матери. Старая няня отца Настасья сказала:”Если родится дочь, назови ее Марией -будет хорошей и счастливой”.
Маруся, действительно, была обаятельным и добрым человеком, что же касается счастья, то, хотя жизнь ее была трудной, но все же она была самой счастливой из сестер Лаврененко. Родилась Маруся пестренькой: волосы, бровь и ресницы с правой стороны лица были светлыми, а левая бровь, ресницы и также волосы на голове были темными. Из-за этого природного дефекта хорошенькая девчушка казалась чуть-чуть смешной. Глядя на человека, она будто хитро прищуривала правый глазок. Папа шутил:”Бог шельму метит”.С возрастом волосы у нее потемнели, а правую бровь и ресницы пришлось всю жизнь подкрашивать. Вспоминая детство, Маруся говорила:”Детство мое было беззаботным, красивым и ярким. Я росла среди прекрасной природы, окрестностей нашего села. Наш дом окружал фруктовый сад, казавшийся мне огромным, расцветающий весною белыми и бело-розовыми цветами яблонь, груш и вишен. Меня тянула к себе старая плотина, где росли столетние корявые вербы и вязы, но куда нельзя было ходить без взрослых, и березовая роща, видневшаяся за плотиной, где мы с отцом собирали грибы. Дом наш был очень гостеприимным и веселым, в нем всегда гостило много молодежи, родных и знакомых”.Еще совсем крошкой Маруся любила гулять одна и обязательно с палочкой, переняв эту привычку от отца, всегда ходившего с палкой. Однако, она не была задумчивым и тихим ребенком, каким росла ее старшая сестра Нина.”Я была озорная, общительная и очень самоуверенная,- говорила она. Когда дедушка Сергей Дмитриевич Чернов (мамин отчим и родной дядя академика Мещанинова) шутя дразнил меня Утицей, я нахально возражала:”Нет, я- красавица!”Меня баловали, но капризной я не была”.

Нина Сергеевна Лаврененко

К старшим сестрам - Наташе и Нине -Маруся относилась с уважением, но очень любила подслушивать их секретные разговоры, чем вызывала иногда их гнев.”Я вообще была очень любопытная,- говорила Маруся. -Однажды я подслушала, как отец сказал маме:”Вы понимаете, Аня, мы накануне разорения, мы скоро будем нищими!”Мне стало очень страшно. Я представила нашу семью, оборванную и грязную, стоящую на паперти у церкви и просящую подаяние. Отец постоянно говорил так матери, когда она обращалась к нему за дополнительными деньгами на хозяйственные нужды”.
Единственным человечком в семье, которого Маруся не любила, был ее братишка Гриня. Они были почти погодки и обычно враждовали между собой.

Григорий Сергеевич Лаврененко, в Алма-Ате, после возвращения из Франции

Гриня, бледный худенький мальчуган с курносым носом и большими блекло-голубыми глазами, в детстве был похож на Павла 1.Характер у него был несносный, с Марусей они дрались и дразнили друг друга. Он ее - Пендюк дрожащий (Маруся была мерзлячка), она его - Пипон курносый. Отец не очень любил Гриню. Своего единственного наследника он желал бы видеть здоровым и красивым, зато мама просто обожала сына и страшно баловала. ”Я не любила Гриню еще и за то, что он просто изводил маму своими капризами, - вспоминала Маруся. - Если ему в чем-либо мама отказывала, он кидался на пол, ревел и дрыгал ногами, пока не добивался своего”.
Иногда летом Анна Федоровна с детьми уезжала в Алупку, где у дедушки С.Д.Чернова была своя небольшая усадьба. Дом дедушки стоял на самом берегу моря, и дети целые дни проводили на пляже - купались, загорали и объедались виноградом. ”Жилось нам в Крыму намного свободнее, чем в Васьковичах,- говорила Маруся,- так как не было с нами ни няни, ни гувернантки, а маме было не до нас. Она помогала по хозяйству тете Кате (Катерине Федоровне Де - Лярю) и часто уезжала в Симферополь к бабушке Варваре Ильиничне - матери отца”.
В доме Черновых всегда было много гостей. Бывали здесь: Шокальский, Костычев, Пряничников, Скачинский и много других интересных людей, ставших впоследствии известными советскими учеными.Рядом с поместьем Чернова стояла маленькая каменная дачка И.В.Мещанинова, прозванная “Диванчиком”, так как с фасада напоминала спинку дивана, где также гостило много молодежи: Ваня и Витя Мещаниновы, их друзья. Маруся была еще маленькая и плохо помнила компанию Мещаниновых того времени.” По примеру дедушки, Ив.Ив. дразнил меня Утицей, но ему я стеснялась отвечать так нахально, как дедушке, и очень обижалась”, - вспоминала Маруся.
Вспоминая детство и юность, Маруся часто говорила мне: ”Несмотря на отсутствие кровного родства, семьи Де-Лярю, Лаврененко и Мещаниновых были очень близки и дружны. Мать Ив.Ив. - Мария Дмитриевна Мещанинова (урожденная Чернова) очень любила падчерицу, своего брата, особенно маму.

--------------------------------------------------------------------------
Примечание АВП: Путеводитель по Крыму.1888-ХХУ1-1914.
Григорий Москвичъ.Издание ХХУ1. Редакция “Путеводителей” С.Петербург.

От Гурзуфа до Алушты.

Стр 281. ...не доезжая 5 верст до Алушты ...ближайшие дачи -Чернова, Иванова, Мещанинова, Лаврененко и Кендзерского. Дача Лаврененко выделяется своим мавританским стилем...
Анна Сергеевна этого не помнила.
……………………………………………………………………….

Теперь на том месте, где находилось поместье С.Д.Чернова и дача И.В.Мещанинова, расположился Профессорский Уголок. Дедушкин дом исчез, а домик И.В.Мещанинова “Диванчик”, говорят, сохранился. Черновские камни в море в первые годы Советской власти переименовали в Красные камни, в последние годы, когда Маруся была в Алупке, стали называться Черными.

1909 г. - Марусе 7 лет. Ей предстоит поступить в гимназию. Хотя наше село Васьковичи расположено всего в 12 верстах от г. Почепа, отдать Марусю в Почепскую гимназию мама не хочет или, вернее, не может, т.к. отец, выбранный мировым судьей, держит в Почепе свою вроде бы холостяцкую квартиру, которую не желает предоставить семье. Снимать еще одну квартиру - дорого, а устроить дочь в какой-нибудь знакомой семье - неудобно. Поэтому Анна Федоровна привозит Марусю в город Клинцы и устраивает ее на полный пансион у бывшей учительницы старших дочек Лидии Амвросиевны.
Лидия А., преподающая обычно в частных домах, и ее сестра Ю.А. - учительница в мужской гимназии, содержали больную мать и двух младших - брата Колю и сестренку Женю. Коля был довольно спокойный и покладистый мальчик, года на два старше Жени, которая и в детстве была вредной и в жизни Маруси сыграла небольшую, но некрасивую роль. Была она худенькая с длинным носом, с небольшими серыми глазками, опушенными густыми ресницами, с очень красивым ртом и пепельно-золотистыми волосами. Несмотря на длинный нос, в детстве она была миловидна, а ставши взрослой, была интересной и эффектной.”В первый раз в жизни я оказалась в полном подчинении у подруги, которая к тому же была моложе меня на один год, -вспоминала Маруся. - Женя была недобрая девочка и шалости ее были иногда злыми, но мы с Колей невольно ей подчинялись и участвовали во всех проказах. Помню, мы брали старые черные лайковые перчатки и, напихав в них ваты, на палках, обмотанных тряпками, просовывали в щели забора, выходящего в узкий переулок. В сумерки некоторые прохожие пугались, и однажды один старик в очках даже упал. Женя хохотала, смеялась и я, но в душе мне было совестно. Под предводительством Жени мы совершали воровские набеги в комнату квартирантки Арженовских - молодой и очень красивой учительницы. У этой девушки был поклонник, какой-то миллионер-фабрикант, постоянно привозивший ей или присылавший корзины цветов, всяких сладостей и редких фруктов, заполнявших всю ее комнату. Так как последняя не запиралась, мы забирались туда и объедались шоколадом и фруктами, частенько подгнившими. Не знаю, замечала ли хозяйка наши набеги, но на нас она никогда не жаловалась, хотя никогда никого не угощала. Женя убеждала меня, что она жадная, а у жадных воровать можно. Скоро эта девушка вышла замуж за своего богача и уехала. Женю тоже увезла Л.А. в какое-то поместье, где она работала гувернанткой, и Маруся освободилась от влияния своей маленькой приятельницы.
О своих гимназических годах Маруся рассказывала мне только отдельные эпизоды.”В нашей гимназии, в основном в первых классах существовала своя микроиерархия,- говорила она. -Девочки-гимназистки делились на группы, соответственно социальному положению своих родителей. Была у нас группа дочек клинцовской аристократии и крупной буржуазии. Девочки этой группы дружили друг с другом и несколько надменно относились к остальным. Дочери интеллигенции и некоторых дворян составляли свою группу, остальные девочки - дочери мещан и мелких чиновников, с лицемерным подобострастием крутились около этих двух основных групп гимназисток. Из рабочих в классе училась только одна девочка, да и то была дочерью мастера. Лично я хорошо относилась ко всем девочкам,- говорила Маруся, -но самой большой подругой моей стала Настя Свирская, которая явилась к нам во втором классе, словно маленькая искорка грядущего огромного пожара. О Насте можно было бы написать большой занимательный роман. Жизнь ее была хоть и недолгой, но чрезвычайно интересной. С нашей семьей она долгие годы была очень близка.
Настя поступила в Клинцовскую гимназию прямо во второй класс. В это время инспектором гимназии была некая Анна Ивановна П. - человек очень порядочный и добрый. Жила А.И. в собственной квартирке, недалеко от гимназии, вдвоем со старушкой няней. Однажды летом к ней явилась удивительная гостья: прехорошенькая, очень бедно одетая девочка, в залатанном ситцевом платьице и в стоптанных мальчишеских башмаках. Смело глядя на А.И. большими умными серыми глазами, заявила:”Я очень хочу учиться в гимназии, я не хочу ходить в приходскую школу. Правда отец, он мне не родной, наверное не станет за меня платить. Может, Вы мне поможете, я слышала, что Вы добрая.”Анна Ивановна, очарованная умным и очень красивым личиком девочки, спросив, сколько ей лет, сказала, что, если она, Настя, сдаст экзамен во второй класс, то она постарается устроить так, что она будет освобождена от платы за учение. Расспросив Настю о ее жизни, А.И. узнала, что отец девочки - рабочий-слесарь, умер от туберкулеза и теперь она живет с матерью и отчимом, у которого есть свой сынишка и старуха-мать. Настина мать работает прачкой, а отчим - грузчик, часто выпивает и поколачивает пьяный и жену и сына.”Меня он не трогает, попробовал однажды, да я его за руку укусила”,-гордо заявила девочка. Маруся мне говорила (не знаю, откуда ей стало известно), что родной отец Насти был братом писателя, написавшего повесть “Санька Рыжик”.
Экзамены Настя сдала отлично и А.И., имевшая в Клинцах большие связи, устроила так, что Настя была освобождена от платы за учение. И вот осенью 1910 г. в наш класс вошла девочка, в старенькой вытертой школьной форме, подаренной Насте одной из клиенток ее матери, но прекрасная и гордая, как переодетая принцесса. Она прекрасно училась, ни перед кем не заискивала и даже, казалось, несколько надменно относилась к подругам. В классе ее невзлюбили не столь за пролетарское происхождение, сколь за гордость, а гордость в то время считалась привилегией имущих классов. Однако, Настя не давала повода для каких бы то ни было насмешек над собой. За глаза ее называли дикой, но это прозвище никак к ней не подходило, потому что она смело отвечала у доски. На попытки гимназисток поддразнить ее, отвечала явным пренебрежением. Как-то одна из маленьких злючек, думая задеть Настю, спросила ее:”Настя, не возмет ли твоя мама постирать наше белье?” На это Настя спокойно ответила:”Спроси у нее самой, а я на таких, как ты, стирать бы не стала”. Ничто, казалось, не могло задеть эту гордую пролетарскую девочку, но все же однажды ненависть к ней гимназисток чуть не заставила Настю покинуть гимназию. Одна из девочек, забежав на перемене в класс, увидела, что Настя доедает чей-то, брошенный уже в корзину, завтрак. ”Девочки, у нас объявилась голодающая, -громко объявила она гимназисткам, показывая глазами на Настю. -Предлагаю оставлять для нее по кусочку от каждого завтрака!” Девчонки хохотали, а бледное личико Насти чуть покраснело. На другой день она не пришла в школу. Не приходила она и на второй, и на третий день. Неожиданно защитниками Насти оказались сестры-погодки, дочери клинцовского губернатора. Были они хорошенькие, веселые и добрые девочки и особой неприязни к Насте не испытывали. Они объявили, что пойдут и объяснят причину Настиного отсутствия классной наставнице и даже Анне Ивановне. Класс расшумелся, одни из девочек кричали, что это будет ябедничество, другие поддержали защитниц, заявляя, что с Настей поступили подло, и все они должны отвечать (в числе защитниц была и Маруся, которой втайне Настя очень нравилась). Узнав о случившемся инциденте, А.И. тот час же поехала к Насте. Девочка болела. Грязная полуподвальная комната, в которой она лежала, бедность, пьяный отчим и полупьяная, страшно озлобленная мать Насти - обстановка, в которой находилась больная. Расстроенная А.И., договорившись с матерью Насти, увезла девочку к себе. Через две недели Настя вернулась в класс в новой форме и надменно спокойная, будто ничего и никто её не обижал. Инспектрисса попросила классную наставницу посадить Настю с Марусей. Гордая, оказанным ей доверием, Маруся решила взять Настю под своё покровительство. В последнем Настя, впрочем, не нуждалась. Даже дружбы с ней Маруся добилась с трудом. Особенно они подружились , после зимних каникул, которые Настя по приглашению Маруси, с разрешения А.Ф., провела в Васьковичах.
Война 1914 года. Для провинциальных барышень наших мест первая империалистическая война, казалось, происходила где-то далеко, вроде описываемых в газетах стихийных бедствий - землетрясений, ураганов и прочее. Конечно, появление множества калек-солдат вызывало чувство сострадания, а военные песни, исполняемые военными оркестрами в городских садах, умиляли, особенно такие, как “Умер бедняга в больнице военной, - горько заплакала мать”, а также “Плакала Русь, как один человек, участь свою кляня”. Но чувство тревоги жило только в тех семьях, где кто-то близкий находился на фронте.
В нашей семье на фронте был только двоюродный брат Григорий Архангельский, молодой офицер, красивый и надменный, относившийся к остальной Васьковской молодёжи несколько свысока (за исключением своей сестры Наташи, которую очень любил). Наверное, поэтому о нём не так уж и грустили. “К нашему стыду, - говорила Маруся, - каникулы в Васьковичах проходили все эти годы очень весело. Правда, с 12 лет я начала понимать тёмную сторону нашей семейной жизни - мне было жаль маму. Я поняла, что у отца тяжёлый характер, что щедрый для посторонних, он скуп для своей семьи, и особенно на средства для учения своих многочисленных дочерей. Для того, чтобы раздобыть эти средства, мать занималась разведением породистых свиней, за которыми ухаживала сама, с помощью старой крестьянки-солдатки, которой и платила из свиных заработков. Мне было очень горько видеть, как мама в стареньких ботинках без калош шла по осенней грязи от свинарника к дому, - вспоминала Маруся.
Правда в 16-17 гг. маме было не до свиней. В большом новом доме (в который семья должна была переехать) при усадьбе, купленной отцом у богатого, но разорившегося крестьянина Коптева, мама, с разрешения отца организовала госпиталь для раненых солдат из ближайших деревень. В этом маленьком госпитале, вмещавшем не более 30 человек раненых, первое время Анна Фёдоровна была собственно единственным медицинским работником, работая одновременно за врача, медсестру и завхоза. Единственными помощниками её были 2-3 деревенские девушки-санитарки, которых она обучала бинтовать раны и ухаживать за больными. Хирург приезжал только 1 раз в неделю. В то время только она одна из всей семьи сталкивалась с ужасом гремевшей где-то далеко войны. Поэтому она и революцию восприняла спокойно, как акт справедливого возмездия, прекратившего бессмысленную бойню.
Несмотря на то, что новая усадьба находилась рядом со старым домом, мама мало бывала дома, приходила поздно и часто оставалась в госпитале на ночь. Правда, через некоторое время приехала к ней знакомая докторша из г. Почепа, но работы с ранеными не убавлялось. За хозяйку в старом доме оставалась гувернантка младших детей - Альма Иванована, сама еще молодая женщина, очень преданая моей матери. Как и до войны, в летние и зимние каникулы старый Васьковский дом был полон зеленой молодежи. Приезжали двоюродные братья отца - Митя и Алеша (Дмитрий Владимирович Соколов - советский профессор-гидрогеолог), оба лет на двадцать моложе отца - веселые, остроумные стихоплеты и затейники. Приезжали подруги старших сестер: Маша и Леля Соломки. Маша - красивая блондинка с чудесным голосом, но холодноватая и надменная, Леля - добродушная толстушка. Постоянно гостила Настя. Изредка приезжал И.И.Мещанинов, чаще его брат Витя. Да и своих было: трое девиц - Наташа, Нина и Маруся, брат Гриня и двоюродные братья Гриша и Сережа.
В зимние каникулы катались на санках, на святках гадали, ходили ряжеными, украшали елку, играли в фанты и флирт цветов. Летом катались верхом, ходили по грибы и ягоды, устраивали пикники, а по вечерам ходили в березняк за плотиной, где собирались деревенские девушки и парни, вместе с ними пели украинские песни, играли в горелки и, конечно, влюблялись. В пятнадцатилетнюю Настю влюбился мой двоюродный брат Сергей Архангельский, учившийся в торговом морском техникуме в Петрограде. Это был восемнадцатилетний юноша с красивыми тонкими чертами лица и очень мягким и добрым характером (мы, младшие сестры, особенно Таня, его обожали). Настя отвечала взаимностью, и молодые люди тайно встречались под старыми липами в конце палисадника. Несмотря на тайну этих свиданий, полудетский роман Насти и Сергея был известен всем. Отец, бывший опекуном своих племянников, относился к этому роману неодобрительно, считая, что Настя не пара Сергею - мезальянс, мама - снисходительно, а Маруся отчаянно покровительствовала. За старшей сестрой Наташей ухаживал молодой офицер, правда не нюхавший фронта, Феденька С. - сын соседнего помещика. Помню, что у него были золотисто-карие усы и такого же цвета глаза. Он прекрасно пел, аккомпанируя себе на гитаре, и этим, повидимому, завоевал сердце моей музыкальной старшей сестры. Нина была весьма неравнодушна к двоюродному брату Грише, но без взаимности. А сама Маруся, еще никем не увлеченная, чувствовала себя великолепно, влюбленная в жизнь и чем-то напоминающая Наташу Ростову.”О политике мы никогда не беседовали,- говорила она, - а о В.И.Ленине я впервые услышала от отца. Кому-то из своих знакомых он говорил:”Ульянов большого ума человек, при его руководстве революция неизбежна...” Тогда эта фраза не произвела на меня впечатления, и вспомнилась лишь тогда, когда имя Ульянова-Ленина стало известным каждому русскому человеку”. ”Забавно и то,- рассказывала мне Маруся,- что совсем накануне революции отец сказал маме:”Ну вот, Аня, дела наши, как будто, поправились, можно будет себе кое-что и позволить.” Ураганный ветер революции разметал наше будущее благополучие, о чем никто из сестер Лаврененко особенно не сожалел. А Маруся, вспоминая прошлое, говорила: ”Если бы не революция, я бы никогда не получила высшего образования. Вышла бы замуж за какого-нибудь помещичьего сынка, народила бы детей и мучилась бы как мама. Революция повернула мою жизнь на более интересную и плодотворную дорогу, и я горжусь тем, что в нашей семье не было контрреволюционных настроений.” Весной 1918 года после ликвидации нашего имения, земель и скота все мужчины нашего дома разъехались в различных направлениях. Нина, Маруся и Настя уехали в г. Почеп.
В Васьковском доме остались Анна Федоровна с тремя младшими дочерьми, Альма Ивановна и Наташа. Так как работа в госпитале еще не закончилась, Анне Федоровне оставили 3 комнаты с кухней, остальные три комнаты заняли под Сельсовет. Кроме того, нам выделили несколько полосок озимой ржи и пшеницы, несколько соток картофеля и дали также старого спокойного коня “Ровного” (выбирала коня сама мама) и корову, которую пришлось сразу же продать, так как ни Наташа, ни мама, ни Альма не умели доить. В городе Анна Федоровна сняла маленький флигелек на усадьбе знакомых богатых евреев, уехавших за границу, оставив свой большой дом и сад на попечение своей дальней родственнице. Флигелек был премиленький из одной комнатки (13 метров) и кухоньки. В комнатке с трудом вмещались две кушетки (тахты), комод и туалетный столик, было тесно, но уютно. В нем поселились Нина, Маруся и Настя. Нина быстро устроилась на работу в Красный крест, а Маруся и Настя работы не нашли. Делать им абсолютно нечего, питались салом, картошкой, яблоками, привезенными из Васьковичей. Целый день лежали на кушетках, читали, мечтали, вспоминая недавнее прошлое. Настя грустила о Сергее - где-то он? Марусю беспокоило положение матери, оставшейся в деревне. Мечталось поступить на работу и помочь ей. Кругом шла гражданская война и только в г.Почепе с самого начала, как установилась Советская власть, так и стояла. А вокруг где-то бродят банды: зеленые анархисты, махновцы и др. Вечерами девушки бегали в кино или в гости к новым знакомым. Однажды, когда они, как обычно, лежали на кушетках, грызли яблоки и читали, во флигель зашли два незнакомца. Один худощавый, немолодой, в кожанке, другой коренастый, смуглый, в матросском бушлате. Мужчина в кожанке (Маруся предполагала, что это был Подвойский) спросил: ”А вы, барышни, чем занимаетесь?””Мы - буржуйки” - дерзко ответила Настя. “Нет, она не буржуйка. Буржуйка я,”-возразила Маруся, чем обидела Настю, которая потом на нее дулась за то, что та не оценила Настину с ней солидарность. Мужчина в кожанке усмехнулся, вынул записную книжку, вырвал из нее листок, что-то написал, передал листок Марусе и сказал: “Вот что, буржуйки, завтра идите в отдел кадров при горсовете, и живо на работу! А квартирку вам придется подыскать другую. Дом этот мы забираем для детей-сирот, ну и ваш флигелек будет нужен”.
И вот Маруся - сельская учительница. Деревня Ольховка, куда ее отправили, находилась в 15-18 верстах от Почепа. Школа стояла в стороне от деревни, над оврагом. За оврагом темнел лес. По ночам из леса выходили волки и выли. Маруся трепетала от страха. Старуха-вековушка, топившая и убиравшая школу, жила в крошечной избушке, стоявшей рядом со школой. Видя, что молоденькая учительница трусит, звала Марусю к себе. Но ходить к ней ночевать было свыше Марусиных сил. В избушке, кроме старухи, жили теленок, гуси, кот и собака. Дух был такой, что хоть топор вешай. Ночевать в школе не хотела старуха, там не было русской печки. Приходилось Марусе терпеть ночной страх и, закрывшись с головой одеялом, думать о чем-нибудь хорошем и скорей засыпать. Учить ребят Маруся не боялась. Приходило их в школу не более 10 человек. Кулаки не пускали детей в советскую школу, а у детей бедняков у многих то обуви не было, то надо было помогать дома. Почти все приходившие в школу ребята были неграмотные. Маруся учила их буквам и цифрам - это было несложно. Грамотных заставляла читать и писать, по старой хрестоматии. Рассказывала ребятам сказки Андерсена и Пушкина.
Смущало Марусю только то, что она не представляла себе, какой должна быть советская учительница. Посылая ее на работу, в отделе кадров сказали, что в настоящее время учитель должен быть агитатором Советской власти. Агитировать Маруся не умела, да и сама еще многого не понимала. Вся ее агитация состояла в том, что она часто говорила ребятам, что при Советской власти не будет ни помещиков, ни капиталистов и, как только кончится война, все будут жить одинаково хорошо. Ни революционных песен, ни стихов она не знала. Почему-то ей казались наиболее подходящими стихами, с которыми следует познакомить ребят, следующие стихи:
Ну, пошел же ради бога,
Небо, ельник и песок.
Невеселая дорога,
Эй, садись ко мне, дружок!”
Рассказывая о Ломоносове, она как-то упомянула, что Ломоносова уважала и ценила сама царица. И тут один из мальчиков сказал:”Значит с буржуями снюхался”. Маруся была страшно сконфужена, не знала, что ему ответить, но потом нашлась, сказав, что ученых уважают все классы общества, но больше уже о Ломоносове ребятам не говорила. В субботние дни, в любую погоду, мороз ли метель, или даже пурга, Маруся бежала в Почеп. Иногда ее подвозил какой-нибудь мужичок, едущий в город на санях, устланных пахучим сеном, иногда шла всю дорогу пешком.
Весной 1919 года вся семья перебралась в город. Сняли квартиру из двух комнат у вдовы - городской мещанки. Одна комната очень большая, можно было разделить на две, вторая - узкая, длинная и, хотя хозяйка с малой дочкой существовали за счет мелкой торговли мочеными яблоками и семечками, квартиру она сдала дешево по той причине, что живший у нее до нас офицер повесился в узкой комнате. Мама и старшая сестра Нина, ночевавшие в этой комнате, обе просыпались от снившегося им кошмара, хотя о повешенном еще и не знали. Маруся из интереса легла спать в этой комнате, но ни ей, ни младшим сестрам кошмаров не снилось. По этой причине Маруся некоторое время пользовалась отдельной комнатой. Потом, когда к мысли о повешенном привыкли, в узкую комнату переехала А.Ф. с одной из младших дочерей.
Весной в Ольховку вернулся старый однорукий учитель, демобилизовавшийся из Красной Армии. Маруся охотно покинула место своей первой работы. Настя устроила ее на работу в военкомат, конторщицей в отдел мобилизации лошадей или кратко”Конский отдел”.Там Маруся познакомилась с Лидой Лапчинской.

Социальное происхождение этой девушки было не лучше Марусиного. Она была дочерью священника, служившего в Почепском соборе. Среди массы попов, наводнявших царскую Россию, все же следует признать, были священники - люди порядочные и искренне верующие. Таким был и отец Лиды, дочь которого стала одной из самых близких подруг Маруси на всю жизнь. Был он умен, добр, деликатен и обладал необычайным юмором, который унаследовали его дочери, в особенности Лида - миловидная розовощекая хохотушка. Начальником в конском отделе был пожилой унтер с рыжими усами и маленькими глазками-буравчиками. Нос у него был острый как клюв, а рот узкий как минус. Своих конторщиц он терпеть не мог, во-первых потому, что они были “барышни”,а, во-вторых, потому, что в отдел без дела шныряли молодые командиры и комиссары. Маруся и Лида панически боялись своего начальника. Военком был иной - высокий, плотный с круглым лицом, слегка покрытым оспинами, толстоносый и добродушный. Всем сотрудникам военкомата приходилось иногда дежурить по ночам. Дежурила по ночам и Маруся. В первый раз, когда она пришла на дежурство в кабинет военкома, он сказал:”Если случится что-либо серьезное, или пришлют секретное уведомление, вызови меня, а пока устраивайся в кабинете, закрой дверь и спи”. Маруся забралась в кресло и стала читать интересную книгу. В кабинете было тепло и уютно. Около часа ночи в дверь постучали, она открыла. Молодой красивый командир из поляков, не заходя в кабинет, передал ей белый конверт, на котором было написано”Лично совершенно секретно”. Не обра… Продолжение »